Как сидели в немецких концлагерях украинские националисты
Украинские националисты стали одной из проблем нацистских карательных органов и спецслужб после Акта провозглашения Украинского государства 30 июня 1941 года. Первыми под репрессии попали лидеры ОУН(б). 4 июля по дороге из Кракова во Львов арестовали Степана Бандеру, а 9 июля во Львове – часть министров украинского правительства – Украинского государственного правления во главе с премьер-министром Ярославом Стецько. Их всех перевезли в Берлин. Там – допросы. А заодно «настойчивые уговоры» отозвать Акт провозглашения Украинского государства. На последнее предложение Бандера ответил однозначным отказом.
В январе 1942 года он оказался в камере-одиночке внутренней тюрьмы концлагеря Заксенхаузен, известной как Целленбау. Это было Т-образное одноэтажное сооружение, отделенное от остального лагеря и всего мира высокой каменной стеной. Целленбау состояла из 85 камер. Отдельная камера – это каменный мешок размером один на два метра. Единственной связью с миром, кроме двери, было узкое окно довольно высоко в стене, и то прикрытое фанерным щитом. «Мебелью» камеры был мешок с сеном прямо на полу в роли кровати и небольшая «параша» в углу.
Обязательным элементом быта узника была «политинформация» в виде чтения очередного выпуска нацистского официоза – газеты Völkischer Beobachter. Рацион состоял из сырой краюхи, похлебки и эрзац-кофе на завтрак. На прогулки выводили только по разрешению начальника Целленбау, но такое счастье выпадало не всем.
Националисты были не единственными узниками Целленбау, кроме них здесь сидели польские политические деятели, немецкие оппозиционеры, в частности Мартин Нимеллер (автор известной фразы: «…когда пришли за мной, то уже некому было заступиться за меня»), английские пилоты, сын полярника и филантропа Фритьофа Нансена Одд.
Заключенные разработали систему тайного общения посредством маленьких записочек, которые на жаргоне «бандеровцев» называли «грипсы». В июле 1943 года в Целленбау привезли Стефана Ровецкого – «Грота», командира Армии Крайовой и главу антинацистского сопротивления в Польше. Бандеровцы узнали об этом благодаря бывшему министру иностранных дел в Украинском государственном правлении Владимиру Стахиву, имевшему возможность благодаря расположению своего окна разговаривать с заключенными, которых выпускали на прогулку. Ровецкий знал, что в одной из одиночек сидит Степан Бандера, поэтому сразу же попросил о контакте. Благодаря «грипсам» и другим приемам заключенных лидерам двух независимых движений удалось сконтактировать.
Взаимопонимание достигло такого уровня, что оба начали планировать совместный побег. Ровецкий взял на себя финансирование подкупа охранника, а Бандера – контакт с националистическим подпольем в Третьем рейхе, участники которого должны были бы доставить обоих на родину, каждого на свою. Но подкупленного охранника неожиданно перевели в другую часть лагеря, и план провалился еще до начала реализации.
Узникам осталось ждать, что преподнесет судьба. Стефана Ровецкого, вероятнее всего, расстреляли после Варшавского восстания, Степана Бандеру освободили осенью 1944 года. Не от большой любви. Нацисты терпели поражения на всех фронтах. Одним из шансов для них оставалось создание коалиции антибольшевистских движений, которым отводили роль сателлитов. Бандеру свели с генералом Власовым – тем самым, командиром Российской освободительной армии. Подготовленные немцами переговоры закончились ничем, а вернее – бегством Степана Бандеры в конце 1944 года. В документах СС осталась характеристика: «Фанатичный и упрямый славянин».
В сентябре 1941 года по всей оккупированный территории Украины провели массовые аресты членов ОУН(б). Под репрессии попали участники походных групп, как, например, Николай Климишинта, и члены ОУН(б), которые на местах продолжали работать в институтах, созданных сразу после провозглашения Акта.
Маршрут арестованных был стандартным – сначала их привозили во Львов, в печально известную «тюрьму на Лонцкого», откуда через некоторое время перевозили в Краков, в не менее печально известную тюрьму Монтелюпих, а уже оттуда – в концлагерь. Чаще всего это был Аушвиц.
Аресты 15 сентября ознаменовали начало преследований. ОУН(б) стала постоянным объектом внимания нацистских спецслужб. В следующем 1942 году аресты затронули также украинских рабочих и студентов на территории Рейха. Так националисты и националистки оказались в Равенсбрюке, Заксенхаузене и более мелких лагерях.
Основная часть бандеровцев попала в Аушвиц. Как ни парадоксально, сначала основной угрозой для них стали не охранники и работники «Политише Абтайлюнг», внутренней политической полиции, а такие же узники-поляки
Не могли чувствовать себя в безопасности и мельниковцы. Это та часть бывшей единой ОУН, которая в результате раскола в 1940 году поддержала Андрея Мельника, возглавившего организацию после гибели ее создателя и первого руководителя Евгения Коновальца. В отличие от бандеровцев, мельниковцы настаивали на использовании чужой силы для достижения независимости Украины, недооценивая как силу, так и беспринципность тоталитарных режимов. За ними пришли позже – в 1944 году.
В июне 1944 года арестовали Олега Ольжича, который на то время исполнял обязанности главы ОУН(м). Его перевезли в концлагерь Заксенхаузен, в ту же внутреннюю тюрьму Целленбау. Там Ольжич погиб во время допросов, причем его палачом был Вилли Вирзинг, на чьей совести уже были жизни десятков членов ОУН(б), содержавшихся в «тюрьме на Лонцкого» осенью – зимой 1942 года.
Андрей Мельник, полномочный председатель ОУН(м), тогда находился в том же Целленбау. Другие мельниковцы, например Владимир Мартинец, попали в менее известные, но не менее ужасные концлагеря. Как вспоминал сам Мартинец о лагерных надзирателях, «это были палачи по призванию. Они старались не только за страх, но и за совесть, а также за корыто».
Основная часть бандеровцев попала в Аушвиц. Сначала основной угрозой для них стали не охранники и работники “Политише Абтайлюнг” (внутренней политической полиции), а такие же узники-поляки. Они были чуть ли не самой многочисленной национальной группой среди заключенных, и значительная часть из них, особенно родом из Галичины, считала членов ОУН смертельными врагами всего польского и совиновниками гибели польской государственности в 1939 году. Реальность концлагеря стала для них прекрасной возможностью избавиться от ненавистных «бандерофцуф».
Их жертвами стали братья Степана Бандеры – Василий и Александр. Оба попали в Аушвиц в июле 1942 года: Василия привезли вместе с первой группой заключенных бандеровцев из Кракова, а Александра – на несколько дней позже из Рима, где он постоянно жил и работал журналистом.
Оба сразу же попали вместе с остальными на общие работы: выполняли земляные работы, разбирали старые постройки или строили новые. В конце концов “дочерний” концлагерь Аушвиц II, известный как Биркенау, был построен руками заключенных. Такая работа сама по себе была непосильной для изможденных узников, а когда к физическим нагрузкам добавлялся еще надзиратель-садист, работа превращалась в лотерею на выживание. Смертность узников была здесь самой высокой.
Оба брата из-за своей фамилии сразу привлекли внимание двух надзирателей – оберкапо Краля и унтеркапо Подкульского. Началось с того, что обессиленного и покрытого пылью Василия затащили на нижний этаж недостроенного барака, там заставили его залезть в бочку с водой и начали жесткой щеткой натирать бедолаге голову и плечи. После этой «процедуры» его заставили в быстром темпе носить цемент, после чего через некоторое время повторили «мытье». За день такой «работы» и побоев от Василия Бандеры осталась только тень. На следующий день он был вынужден уйти в лагерный госпиталь, где и скончался.
Александра Бандеру привезли в Аушвиц отдельно, через несколько дней после прибытия основной группы. Его судьба была аналогичной – через несколько дней непосильного труда и издевательств он был вынужден обратиться в лагерный госпиталь. Это заведение в лагере называли не иначе как умиральней.
Заключенные бандеровцы сполна использовали возможности для организации системы взаимопомощи
Гибель братьев Бандер имела несколько неожиданные последствия. Дело в том, что погибший Александр Бандера был женат на итальянке, которая была родственницей графа Чиано, министра иностранных дел Италии. Получив известие о внезапной гибели мужа, которого она видела последний раз три недели назад во время ареста в добром здравии, она использовала свои связи и добилась расследования по делу. Следствие по понятным причинам не сообщило вдове всей правды, но администрация концлагеря объединила «Бандера группе» в отдельную группу и поселила всех в 17-м бараке. Это, с одной стороны, позволяло организовываться для самозащиты от вражеских групп, но с другой, ставило «бандер» под прямой надзор администрации лагеря. А тут были варианты – от освобождения до значительно более вероятного группового расстрела.
Ближе к этой последней возможности оказался Емельян Коваль. Но он сумел устроиться на «теплое местечко» в кухне, что позволяло не только самому быть под крышей в тепле. Однажды, когда один из «кухонных» узников сбежал, все работавшие на кухне заключенные попали в подвалы Политише Абтайлюнг – фактически тюрьмы в концлагере, расположенной в 11-м блоке, откуда мало кто выходил живым. Хотя Емельян Коваль стал свидетелем массовых расстрелов и пыток товарищей по неволе разных национальностей, ему удалось пережить заключение в 11-м блоке.
Емельян Коваль, младший из националистов, которые оказались в Освенциме. Скриншот видео из архива Центра освободительного движения
Заключенные бандеровцы сполна использовали возможности для организации системы взаимопомощи, которые обычно в концлагерях формировались по принципу общего языка. Родная речь позволяла объясниться без проблем, что было крайне важным в ситуации хронической угрозы. Тактика основывалась на «проталкивании своих» с помощью знакомств на места, где можно было по крайней мере работать не истощаясь чрезмерно. В идеале – туда, где можно было еще и помочь товарищам.
Эта тактика оказалась успешной, поскольку узники рассматривали заключение как очередной этап борьбы с очередными оккупантами. Бандеровцы не питали иллюзий и, соответственно, экономили время на адаптацию в лагерных условиях. К тому же многие из них уже имели тюремный опыт.
Координация помощи, по словам Коваля, была следующей:
«…Николай не пошел спать, не проверив перед тем «цугангов» (новоприбывших). Как сейчас вижу: было это где-то год после нашего прибытия… Николай, проходя возле кровати “цугангов”… от одного к другому, спрашивает: «У вас хлеб на завтра есть?» Тот, смутившись: «Да… есть». Николай тоном добродушного, но бесцеремонного друга: «Ну, покажите». Конечно, у того нечего было показать… После такой проверки Николай шел к нам, «обжившимся» уже номерам, и распоряжался, кто из нас что должен был «организовать»: тот – пару туфель, тот – буханку хлеба, тот – теплое белье, тот – еще что-то. Все зависело от места работы каждого из нас…»
Николай Климишин не только «держал на себе» координацию подпольной организации, но и сумел задать себе и своим товарищам ритм, отличный от навязанного лагерной администрацией. Это делало бандеровцев менее уязвимыми к общей атмосфере безнадежности. При этом лагерная «карьера» самого Климишина имела вид синусоиды – сначала был на «общих работах», затем сумел попасть на работу под крышей, позже совершенно случайно, благодаря знанию немецкого и польского языков, стал помощником блочного. После такой выгодной по лагерным меркам «должности» его бросили на самое дно лагерной иерархии – он стал лагерным подметальщиком.
Тем временем в Аушвиц все чаще и чаще стали попадать узники с территории СССР, в частности украинцы-остарбайтеры. Лагерное начальство нуждалось в ком-то, кто знал бы и немецкий, и славянские языки. Не из-за заботы о комфорте заключенных, а желая соблюсти детальность лагерных карт, куда вносили данные об узнике и его внешности. Националисты, большинство из которых знало несколько языков, подходили на роль «регистраторов» лучше всего. Так многие из них, в том числе и Николай Климишин, получили «работу» в регистрационном бюро.
В полной мере все преимущества солидарности проявились во время «марша смерти» в 1945 году. Когда стало понятно, что освобождение Аушвица – дело времени, узников, которые могли ходить, погнали пешим маршем к ближайшей железнодорожной станции. В тот марш среди 22 тысяч заключенных отправились и 375 бандеровцев. Привычка держаться вместе и различные практические хитрости выживания, а также вовремя «организованные», то есть украденные в общем хаосе теплые покрывала помогли дожить до прихода поезда и отправления в концлагерь Маутхаузен, после которого было еще два концлагеря – Дора и Эбензее.
Некоторые бандеровцы умерли буквально за несколько часов до освобождения, как, например, Юлиан Савицкий (в 1941 году именно он зачитывал по радио текст Акта провозглашения Украинского государства). Он погиб голодной смертью в Эбензее за неполные сутки до того, как ворота концлагеря протаранили американские танки.
Большинство узников все же пережили и само заключение, и марши смерти. По окончании войны почти все они продолжали политическую и общественную деятельность в эмиграции, получали ученые звания, открывали собственное дело.
Например, Емельян Коваль после освобождения из концлагеря получил высшее образование, открыл собственное дело и долго был активным членом украинской общины в Бельгии. Он принадлежал к той небольшой группе бывших заключенных, которая признавала только гражданство Украины, и почти всю жизнь прожил по документам беженца. Ему повезло дожить до независимости Украины и получить украинское гражданство. В январе 2019 года он умер во Львове, пережив оба тоталитарных режима.
10.05.2020, 20:04