Максимилиан Робеспьер

В мае 1758 года у четы Робеспьеров, жителей французского городка Аррас, родился сын, которого нарекли Максимилиан Франуса Мари Исидор. Родители мальчика происходили из разночинцев, хотя отец и занимал пре­стижную должность адвоката, и дед тоже имел адвокатскую практику. Но мать, в девичестве Карроль, была дочерью пи­вовара. Так что Максимилиан знал точно, что дворянской крови у его предков нет. Впрочем, родителей он лишился на вось­мом году жизни.

Дед по материнской линии, пивовар Карроль, вопросами родословия не му­чился. Он хотел для Максимилиана сы­той и счастливой жизни. Так что, заметив острый ум и сообразительность мальчи­ка, тут же пристроил его в хороший па­рижский коллеж. Дед был убежден, что образование компенсирует недостатки происхождения. Но Максимилиан в юно­сти мечтал быть именно аристократом. Он не оставил свою мечту и позже, когда стал студентом юридического факульте­та Сорбонны и когда, наконец, его при­няли полноправным членом в коллегию адвокатов при совете Артуа. Шел 1782 год. До Великой французской революции оставалось семь лет.

Молодой Максимилиан не мечтал о политической карьере. Он всеми силами души хотел стать поэтом. Все студенче­ские годы он читал ночами при свечах современных прозаиков и стихотвор­цев. Сентиментальная лирика вышибала у него слезу. Когда после годов учебы Максимилиан вернулся в провинциаль­ный Аррас, он тоже попробовал себя в стихосложении. И хотя стихи получались вялые, слабые, с кладбищенскими завы­ваниями, его охотно приняли в литера­турное общество таких же доморощен­ных гениев — «Розатти», то есть розарий. Гении были совершенно аполитичны и провозглашали верность вину, цветам и поэзии. Максимилиан трудился над сти­хами точно так же самоотверженно, как прежде над текстами законов. Но все было без толку. Макси­милиан Франсуа Мари Исидор де Робе­спьер был бездарен. И даже членство в Академии литературы, наук и искусств, находящейся в том же Аррасе, не приба­вило ему таланта.

И скоро ежедневное терзание музы ему надоело. Вино, цветы и поэзия инте­ресовали его все меньше и меньше. Бли­зился 1789 год, который полностью пере­вернул и определил судьбу гражданина Робеспьера.

Молодой адвокат Робеспьер стал ис­пользовать Академию как замечатель­ную политическую трибуну. Стихи он писал, но все реже и реже. Зато в стенах Академии стали звучать горячие по­литические речи. Робеспьер строил их виртуозно, он оказался прирожденным оратором и быстро понял, что способен переубедить самую враждебно настро­енную публику. Местным академикам эти речи настолько пришлись по вкусу,
что в 1786 году они избрали Робеспьера своим президентом. А спустя три года он нашел и более широкое поле для поли­тических дискуссий — стал депутатом от третьего сословия родного Арраса в за­конодательном собрании Франции, Гене­ральных штатах.

Шел 1789 год. Страна бурлила. Начина­лась революция. Оказавшись в Париже, молодой адвокат попал в самый центр со­бытий. Среди самых отъявленных радика­лов он был самый отъявленный радикал. Правда, уже тогда его страстные речи гре­шили кликушеством и страдали демагоги­ей, но живая жестикуляция, смена темпа речи и даже тембра голоса, а особенно светящиеся яростью глаза, уставленные в одну точку, создавали фантастический эф­фект — депутаты внимали каждому слову этого аррасского провинциала. Трибуна в Генеральных штатах сменилась трибуной в Национальном собрании, а когда депу­таты лишились места для дискуссий, они стали собираться в Якобинском клубе. Везде Робеспьер занимал самую ради­кальную позицию. Скоро уже вся страна знала имя этого поборника свободы. На­род настолько любил Робеспьера и верил в него, что дал ему имя Неподкупного. В чем-то народ был прав: Максимилиан не искал материальных выгод. Он был страш­но беден. Но он грезил славой спасите­ля отечества. Он считал, что знает лучше всех, как построить счастливое общество.

Революция ширилась и набирала темп. И когда перепуганный король бе­жал, Максимилиан Робеспьер первым призвал покончить с тираном. Только смерть короля гарантирует стране сво­боду. Многие испугались, многие отшат­нулись от Робеспьера. Но верный друг детства Камиль Демулен и товарищи из Якобинского клуба поддержали Макси­милиана. Они ему верили. А он верил тому, что провозглашал. Не согласных со своей точкой зрения он автоматически записывал во враги революции. В июле 1792 года было объявлено, что от­ечество находится в опасности, а спустя неделю был организован революционный комитет восста­ния — Конвент. Сразу после обра­зования Конвента был поставлен вопрос о судьбе короля. Якобинцы требовали его казни, но умеренные хотели судебного процесса. Суд над королем состоялся. Робеспьер по­требовал немедленной казни и не только самого Людовика, но и его семьи. Смерти подлежал не только король. Следом за ним на гильоти­ну отправили сотни аристократов, виновных только в том, что они ро­дились с той самой частицей «де», о которой так мечтал Робеспьер. Мак­симилиан не знал такого чувства, как жалость. Следом за дворянами головы полетели у тех, кто проявлял осторожность или высказывался против постановлений Конвента. На гильоти­ну Робеспьер отправил блистательного оратора Дантона, его сторонников, всю фракцию эбертистов и даже своего луч­шего и единственного настоящего друга Камиля Демулена. Гильотина работала исправно и ежедневно. В тюрьмах, ожи­дая смерти, сидели тысячи французов. Революционная гадина, как говорили монархисты, начала пожирать сама себя.

С началом террора отношение к Робе­спьеру изменилось. Если прежде в нем видели совесть революции, теперь мно­гие смотрели на Максимилиана со стра­хом и организовывали заговоры, чтобы эту карающую совесть остановить. На него было организовано несколько поку­шений, но неудачно. Одна из заговорщиц была юной парижанкой. Она спряталась в доме Робеспьера и надеялась заколоть его ножом, но была обнаружена. Девуш­ку, само собой, отправили на гильотину. После этого инцидента Робеспьер издал указ, поощряющий доносы на заговор­щиков. Последних казнили по упрощен­ному судебному процессу. Счет шел на тысячи уничтоженных врагов отечества в неделю: по мнению историков, за пери­од правления Робеспьера были уничто­жены около 35-40 тысяч человек.

Все больше французов подозревали, что именно Робеспьер и есть главный враг их родины, уничтоживший по наве­там и собственной прихоти невиновных сограждан. Робеспьер нюхом чувствовал перемену в умонастроениях. Он даже пе­рестал появляться на заседаниях, у него росла уверенность, что заговор против отечества и свободы зреет в недрах са­мого Конвента.

Робеспьер заговорил о необходимо­сти чистки революционных рядов. Оче­видно, страх оказаться в проскрипци­онных списках сделал членов Конвента смелыми и готовыми на самый отчаян­ный шаг. 27 июля 1793 года во время своей речи в Конвенте Максимилиан был неожиданно прерван яростными криками «Долой тирана!», а затем его вместе с ближайшими соратниками от­вели в тюрьму. Тем же вечером члены Парижской коммуны освободили Робе­спьера и спрятали его в своей резиден­ции. Тогда войска Конвента окружили здание и снова отбили арестанта. Для Робеспьера этот штурм оказался не­удачным: в пылу сражения пуля раздро­била ему челюсть. Впрочем, ничего уже не имело значения.

Казнь гражданина Робеспьера, ко­торого теперь называли не иначе как Бешеной Гиеной, состоялась на следую­щий день, 28 июля. Кроме него, казнили еще 21 революционера — ближайших сподвижников из Комитета обществен­ного спасения Кутона и Сен-Жюста, младшего брата Огюстена, верных коммунаров, пытавшихся спасти его от смерти. Когда Робеспьера с иска­леченным лицом вели к гильотине, парижские зеваки, привыкшие к кро­вавым зрелищам, радостно улюлю­кали и хохотали ему вослед. Потом нож гильотины отсек голову бывше­го диктатора и палач высоко поднял ее над толпой.

Решением Конвента тело Робе­спьера предали земле без указания места. По одним сведениям, он захо­ронен в братской могиле вместе с каз­ненными на Гревской площади в этот день, по другим сведениям, его тело бросили в ров на кладбище Пик-Пюс, где лежат останки убитых по приказу диктатора.